Рим. Книга 1. Последний Легат - Страница 26

Луция.

Я моргаю и просыпаюсь. Кожа моя усыпана ледяными мурашками, словно покрылась инеем. Я стряхиваю наваждение, передергиваю плечами. Правая рука все еще болит – видимо, я слегка потянул мышцы, когда убивал германцев. Я разминаю плечо пальцами и иду за вольноотпущенником Вара. Зябко.

Из открытого сада тянет холодом. Я чувствую, как замерзают ноги.

Если мертвые могут говорить… Пламя светильника передо мной дергается и на миг почти гаснет. Луций, Луций. Мой бестолковый старший брат. Мой умный старший брат. Мой мертвый старший брат.

Комната. Кровать. Уже почти засыпая, я смотрю в потолок спальни. Темный и далекий, он слегка покачивается. От усталости у меня кружится все тело, я вытягиваю ноги – блаженство!

Спать под крышей – это особое удовольствие. На чистом. На постели, усыпанной лепестками лаванды – от клопов. Пряный запах лезет в нос. Белье кажется слегка влажным и прохладным – германская сырость.

«Луций, – думаю я, засыпая. – Я найду твоего убийцу. Обещаю».

* * *

Всю ночь снилось что-то белое и беззвучное, словно я оглох.

Я открываю глаза. Надо мной – тент из белого полотна, светло. Легкий ветерок из окна заставляет трепетать веточки лаванды, вставленные в столбики кровати. Я некоторое время лежу, глядя на веточки и их трепетание, – лежу, ни о чем не думая и наслаждаясь покоем. Я в чужом доме – пожалуй, если бы не это, я бы остался и поспал еще. Но надо вставать. Сейчас, наверное, уже третий час – кажется, в дреме я слышал надорванное «пение» местных, германских петухов на рассвете…

Правое плечо побаливает, занемело со сна. Я разминаю его пальцами – под кожей словно колют мелкие острые иголочки, это почти мучительно. Затем откидываю одеяло. Мочевой пузырь по ощущениям большой и твердый, как слиток золота. Теперь надо бы донести слиток до латерны , не расплескав.

Я ставлю ноги на пол – он неожиданно теплый, застелен мохнатым толстым ковром. Цвет оранжево-багровый, восточного типа орнамент намекает, что ковер, скорее всего, приехал сюда из Сирии или Мавритании… А может быть, даже из самой Парфии. Римские владения раскинулись на половину мира. Хотя Парфия, конечно, не наша…

И мятеж в Паннонии, который сейчас подавляет Тиберий, пасынок Августа, – все это показывает, как все хрупко в нашем римском мире. Еще несколько месяцев назад Рим жил в ожидании того, что мятежники, которых набралось почти восемьдесят тысяч, вторгнутся в Италию. В городе царила тревога на грани паники. Словно козлоногий и мохнатый бог Пан где-то рядом, может быть, даже в толпе римской черни, всегда готовый затопать ногами и заулюкать, – и темная, нерассуждающая волна покатится по улицам, вымывая с лиц людей все человеческое, оставляя только животное…

Люди – нелетающие птицы с плоскими когтями. Кто это сказал? Платон? А кто еще, он, родимый.

Возвращаюсь из латерны – налегке.

Рядом с кроватью стоит на табурете таз с теплой водой. Я умываюсь, фыркаю. Мне нужно в настоящую баню – как следует распарить тело и отмыться, за время дороги я зарос грязью, как последний раб. Но сейчас и так сойдет. Плескаясь, я слышу чье-то кряхтение, поднимаю голову – капли стекают по лицу, капают с бровей. Передо мной Тарквиний. Старик держит полотенце.

– Привет, старик, – говорю я. Протягиваю руку, он вкладывает в нее полотенце.

Тарквиний что-то ворчит.

– Что? – говорю я. Не дожидаясь ответа, растираю лицо, шею, за ушами. Ф-фух. Хорошо.

– Завтрак принесут сюда, господин Гай. Местный управитель говорит, что пропретор не сможет позавтракать с вами, но просил располагать всем, что есть в доме.

Завтрак без нудных речей Вара? Прекрасно!

– Да, хорошо.

Тарквиний не трогается с места.

– Что еще? – Я бросаю ему полотенце. Он неловко ловит, я вижу бледное запястье в синих извивах вен, старческие пятна на коже. Как он все-таки стар, мой Тарквиний.

– Вас ждет тот центурион, – говорит старик. – Волтиний…

– Тит Волтумий, – поправляю я. – Подай мне чистую одежду и попроси центуриона позавтракать со мной.

Тарквиний кивает. Но не уходит.

– Что еще?

Я слышу в своем голосе нотки раздражения, усилием воли подавляю. Ты слишком импульсивный, резкий, говорил мне Луций. Прежде чем ты начинаешь думать, ты совершаешь кучу ненужных движений. Остановись, подумай. Досчитай до пяти. И только потом действуй. В бою такое не пройдет, конечно, – там нужно бить сразу, иначе тебя десять раз проткнут насквозь, но в политике – в политике такое работает. Луций понимал, что говорит. Мой умный старший брат. Мой мертвый старший брат.

– Что еще, Тарквиний? – говорю я, досчитав до пяти. Медленно, спокойным тоном.

– Сегодня будут игры, – говорит старик. – Этот их… как его? управитель сказал, чтобы я вас предупредил, господин Гай.

– Игры? Э-э… в честь чего?

Вроде бы не сезон. Вертумналии уже закончились, а до консуалий – когда начнутся гонки на колесницах и конские бега – еще пять дней. В этот день наши предки украли сабинянок. Ну, что поделать. Наши предки всегда умели брать то, что плохо лежит. Или что лежит хорошо, но выглядит плохо лежащим. Наши предки были те еще хищники.

– Мне-то откуда знать?

Тарквиний забирает у меня таз и уходит, ворча что-то про глупого хозяина. Главное, не разберешь, что именно он там бормочет, но общий смысл понятен. Домашние рабы вообще часто считают себя умнее хозяев и относятся к нам с некоторым… как бы это назвать? – снисхождением. Вот, удачное слово.

В общем, мне остается только развести руками. А что делать?

* * *

Когда я иду в триклиний, мне навстречу попадается Квинтилион, местный управитель.