Рим. Книга 1. Последний Легат - Страница 74

Поэтому я говорю: настоящая красота - это смерть.

Это короткий миг, когда тебя не было.

* * *

– Легат, смотрите, – говорит Волтумий. В его голосе не осталось ничего человеческого.

Левое веко германца подергивается, все тело сотрясается, словно в припадке падучей. Еще бы… он же умер. Мертвец смотрит на меня – я отшатываюсь. Вынести этот взгляд невозможно. В глазах германца тлеют отблески огня Преисподней.

Растрескавшиеся губы варвара с трудом разлепляются:

– Васс… васса…

– Он просит воды, – поясняет Волтумий зачем-то.

Я поворачиваюсь, иду к лошадям. Один из рабов сидит верхом, держит остальных лошадей, другой рядом, закрыв лицо руками. Его бьет дрожь. Ну, знаете, я тоже не обрадован тем, как все вышло.

– Хозяин!

– Все хорошо, – говорю я. – Вы молодцы, скоро поедем обратно.

Моя кобыла нервничает. Заставляю ее стоять ровно, снимаю с седла фляжку – болтаю. Булькает. Что-то есть. Возвращаюсь. Краем глаза замечаю движение, поворачиваю голову…

Другой бежит к лесу, оглядывается – лицо белое-белое – и снова бежит. Решил податься в бега? Идиот.

Я возвращаюсь. Германец сидит скрюченный. При моем приближении поднимает голову. Меня передергивает. Что я там говорил про бога из машины?

Да уж, «машина» сработала так сработала.

Воробей, думаю я. Все дело в Воробье.

Показываю германцу фляжку. Он смотрит, задирает подбородок. Поднимает руку, движения дерганые, неловкие. Я кидаю фляжку, германец пытается поймать… М-да. Фляжка ударяется в ладонь и отлетает. Катится, вода льется на дорогу… Отлично. Мертвый германец мычит.

Ну что поделаешь.

– Тит! – окликаю центуриона. Он молчит.

Я поднимаю флягу. Сажусь рядом с мертвецом, преодолевая отвращение.

Открываю крышку и подношу ему к губам. Он не может пить. Я лью по чуть-чуть. Варвар фыркает и все равно захлебывается, начинает кашлять. Вода выплескивается ему на синюшную грудь. Бульк. Он пытается взять фляжку сам, я отстраняю его руку. Его пальцы сжимают, словно пытаются ухватить воздух. Еще.

И еще.

Какой упорный варвар, однако. Я всовываю фляжку ему в пальцы – они сжимаются так, что белеют ногти. Варвар медленно подносит фляжку ко рту, начинает пить. Кажется, что с каждым мгновением он действует все уверенней.

Германец допивает воду, обливаясь и кашляя. Голый, весь в синяках и страшный.

И начинает вещать. Я ничего не понимаю.

– Тит, что он говорит… Тит!

Центурион молчит. Я заглядываю ему в лицо. Взгляд стеклянный.

– Старший центурион?

Молчание. Вдалеке грохочет гром.

Ах, так…

– Равняйсь! – ору я так, что у самого закладывает уши. – Смирно!! Равнение на! Орла!

Центурион вздрагивает. По привычке вздергивает голову, ищет глазами золотой символ легиона. И тут понимает. Взгляд становится осмысленным. Центурион моргает.

– Легат, я…

– Сейчас не время извиняться, Тит. Что он говорит?

Варвар снова начинает хрипеть и щелкать. Тит Волтумий слушает. Смотрит на меня и произносит с издевкой:

– Что презирает нас, паршивых толстых римлян.

– Он это уже говорил, – замечаю я. От внезапно нахлынувшей слабости кружится голова. – Это уже скучно… может, пусть лучше споет нам песню, а? Что думаете, центурион?

– Думаю, он не станет. – Центурион вздыхает.

Германец оскаливается – видимо, это усмешка.

– Тогда спросите у него: зачем он убил моего раба?

Тит говорит, потом слушает. Долго.

– У него жуткий выговор. Я понимаю одно словно из трех. В общем… Он не убивал вроде.

В общем, так я и думал. Но переспросить не мешало.

Бледное лицо дергается. Дыхание с хрипом и клекотом выходит из разбитых губ. Мертвец – или уже не мертвец? – говорит и говорит.

– По-настоящему его зовут Эрманн, что значит «храбрый человек», – переводит центурион. – И он всех нас убьет…

Я морщусь. Что мне до его имени? Тем более на суде оно было названо, и не раз. Лучше оно от этого не стало.

– Спроси, что он делал у дома Вара. Только пусть ответит правду.

Тит Волтумий рычит и хрипит. Грубые длинные слова звучат в его варианте звучно, как латынь. Раскатистая звонкая «р» вместо горлового клекота варваров.

Германец смотрит на него, не мигая. Затем, помедлив, начинает выталкивать слова.

Я уже не могу ждать.

– Ну! Что он говорит?!

– Сейчас. – Центурион переспрашивает, мертвый германец – он ведь все-таки мертвый? – отвечает.

– Он хотел купить подарок… для своей невесты. Он собирался жениться.

Я смотрю на синюшное лицо германца. Подарок. Невесте. Ага, как же. Он меня просто растрогал.

– Скажи ему, что он мертвый. А мертвым врать стыдно.

Центурион смотрит на меня. Поднимает брови:

– Вы уверены?

– Скажи ему!

– Хорошо. Как прикажете, легат.

Тит Волтумий начинает говорить. Германец слушает и переспрашивает. Я вижу, как шевелятся его белые, растрескавшиеся, совершенно бескровные губы. Дыхание с сипением вырывается изо рта. Запах разложения и смерти настолько силен, что мне хочется отодвинуться подальше. Но я, наоборот, придвигаюсь

ближе.

Зажмуриваюсь.

Запах гниющих роз. Белеющий в полутьме саван брата. Я слышу его смех. Это не может быть, но это так. «Смотри, Гай».

Я с усилием втягиваю сырой воздух, наполненный грозой, и открываю глаза.

Германец продолжает смеяться. Потом говорит. В темноте мелькают остатки его зубов.

– Что он сказал?

– Он говорит, что знает.

– Знает что? – Я смотрю в лицо германца.

– Что он уже мертвый. Вроде так. Некоторые слова мне не совсем понятны… Но, похоже, он успел побывать в подземном мире…

– Где именно?