Рим. Книга 1. Последний Легат - Страница 60

Тирон показывает.

– Это, что, боевой оскал?! Это детская улыбка! Еще раз!

Они делают еще раз. Наконец, когда тироны мокрые насквозь, наставник дает им передышку. Но своеобразную. Я удивленно поднимаю брови.

– Молитву меча! – приказывает центурион. – Начали!

– Это мой меч. Таких мечей много, но этот меч – мой, – заводят молитву новобранцы. Хором. – Я буду убивать им своих врагов. Я буду хорошо о нем заботиться, чтобы убивать много врагов. Мой меч и я – всегда вместе. Мой меч…

– Интересная штука, – говорю я Метеллию. – Никогда не слышал о такой молитве.

Трибун кивает.

– Да, я тоже – пока меня не прислали сюда. Мне говорили, это особая традиция Семнадцатого Морского, больше такой молитвы ни в одном легионе нет. Какой-то центурион придумал ее. Это было очень давно.

Тироны продолжают хором:

– …мне дороже, чем все женщины в мире. Я буду убивать им своих врагов.

Они говорят, я слушаю. Смешная штука эта молитва.

– Мой меч – это я.

* * *

– Что еще вы хотели бы увидеть, легат? – спрашивает Метеллий ближе к вечеру.

Я оглядываю учебное поле. Так, что я еще не видел?

– Атаку центурии.

Метеллий улыбается.

…– Шагом – на меня! – командует центурион. – Строем, без дротиков, молча.

Центурия наступает. Синие щиты, перечеркнутые желтыми молниями Юпитера, единой стеной идут на нас – молча, как и приказано.

– Раз, раз, раз, – командует оптион, затем и он замолкает. Потому что команды уже не нужны…

Ноги «мулов» все делают сами.

Слитно стучат калиги. Раз! Раз! Раз! Мы идем по Африке. Мы идем по Греции. Мы идем по…

У меня пробегает по спине озноб, охватывает затылок. Атака легиона – это страшно.

Они идут. Это уже становится невыносимым. Они – волна, которая сомнет все и вся.

Бум, бум, бум.

Семнадцатый Морской наступает – как наступал на полях сражений гражданской войны. Как наступал под командой Друза и Тиберия, покоряющих Германию.

Под ногами «мулов» дрожит земля. Кто может выстоять против легиона?

Ответ: никто.

– Приготовиться! – командует центурион. – Шагом – вперед! Строем! Без дротиков! Молча!

Центурия сдвигается и идет. Строем, без дротиков, молча. Ноги ныряют в песок, клинки мечей тускло блестят, капли дождя оседают на них. Руки сжимают рукояти гладиев.

Больше нет ни политики, нет интриг, нет ничего. Только мы и они. Момент красоты. Ethos Аристотеля. История, спрессованная в краткий миг перед тем, как все рухнет необратимо и сокрушительно.

Это миг такой звенящей красоты, что у меня перехватывает дыхание. Голова кружится. Я на миг замираю, словно пораженный молнией – озноб по хребту. Шагом вперед! Строем, без дротиков, молча.

Я поворачиваю голову и вижу – во взглядах «мулов» единое выражение, слепленное, пронизывающее строй насквозь. Холодный синеватый блеск Средиземного моря. Нашего моря. Оливы и акации. Запах нагретой земли. Волны, разбивающиеся о зубчатые скалы…

Рим – это не мраморные колонны, не статуи Августа… Не блеск золота и даже не крики толпы в цирке.

Рим – это мы.

* * *

И под вечер – учение вспомогательной когорты.

Трубач играет сигнал. Конница разворачивается во фронт, выравнивает строй. Следующая команда – резкий вой трубы. Вперед!

Конница начинает набирать ход. Атака!

От топота копыт дрожит земля. Это прекрасно.

Рядом с конями бегут пешие солдаты, держась за гривы. Я слышал про такое, но видеть не приходилось. Мол, так конница способна наносить чудовищный по силе удар – потому что пехотинцы, бегущие вместе с конями, придают ей ударную мощь.

– Ти-ваз! – гремит над полем.

Слитный вопль разносится над лугом, над рекой, медленно катящей свои воды, над лесом. Потревоженные криком, взлетают птицы над лесом. Я смотрю на черные птичьи силуэты, летящие вправо, к реке… опускаю взгляд.

Конница наступает. Рослые, огромные люди. Крупные фракийские кони кажутся под варварами не такими уж большими. Это германцы. Прирожденные воины. А в придачу к этому хорошие кони и римская военная выучка… Отличная конница. «Интересно, – думаю я вдруг, – кто победит в столкновении бронзовой змеи легиона и стального клина варваров? Что за ерунда? – одергиваю я себя. – Они же наши союзники… вроде бы».

От отряда всадников отделяется командир в греческом панцире – черненом, направляет коня в мою сторону. Я стою и смотрю, как он скачет. Во весь опор. Конь раздувает ноздри, рвется – птица, огненный змей. Во лбу белая полоса. Из-под копыт вылетают комья травы.

Радужный свет на мгновение озаряет луг за спиной всадника, едущие вереницей германцы почти исчезают в золотистом сиянии, затопившем, как приливная волна, лес и речную долину. Они едва видны, прозрачно-золотые.

Всадник же, что приближается ко мне, наоборот, выглядит черным силуэтом. Я вздрагиваю. На мгновение мне стискивает ознобом затылок.

Всадник. Над его головой качается черный гребень. Стук копыт. В этом есть что-то зловещее. Черные комья летят из-под копыт.

Словно я опять в белом сиянии, лежу на кровати. И тишина, словно я оглох. Медленно падающий кувшин…

Я моргаю.

Наваждение пропадает. Всадник вполне обычный. Проклятье! Самый обычный. Он, не доезжая до меня нескольких шагов, осаживает коня. Тот идет шагом, нервно поднимая передние ноги… Красивый. Явно не местная порода, скорее африканская.

Всадник едет против света, так что, только когда он оказывается рядом со мной, я узнаю, кто это.

– Приветствую, легат! – говорит знакомый голос на отличной, звенящей латыни.

Я поднимаю голову, щурюсь. Конь заслоняет заходящее солнце… в глазах пляшут отсветы… поднятая рука, прямой нос. Арминий!