Рим. Книга 1. Последний Легат - Страница 55

К оглавлению

55

– Красивая, – говорю я.

Префект дергается, словно от удара. Да, Гай, умеешь ты заводить друзей, думаю я. Я даже спиной чувствую, как он меня ненавидит. Из-за шлюхи? Смешно.

Идем дальше. Рыжая «волчица» остается в окне позади.


* * *

Через открытое окно врывается ветер, обдувает мокрое от пота лицо. Она стоит в проеме окна и глядит туда, куда ушли эти

двое.

– Вернись в постель, – просит центурион.

Тит тянет руку, заросшую темным волосом, в шрамах. Когда ты дерешься в строю, твою правую руку постоянно задевают. Шрам на шраме, плюнуть некуда.

От этого рука кажется бугристой и неровной. Грубой. Особенно рядом с ее гладкой кожей.

– Или прикройся, что ли, – добавляет он, понимая, что говорит лишнее.

– Ты ревнуешь?

Тит поднимает брови. Хороший вопрос. Если она про префекта-м-мать-Эггина, то да – он уже не ревнует. Хотя холодок в брюхе все еще остался.

– Немного.

– Кто это? – спрашивает она.

Стоит перед ним, и кажется, что воздух вокруг нее плавится. «Рыжая, – думает он. – Красивая. Рыжие – они все красивые». Тит дергает щекой, поднимает голову, разминает шею медленными движениями – щелк, щелк. Позвонки встают на место. А вот сердце – не совсем.

– Тот, кому ты посылала поцелуи? – спрашивает центурион. Что ты со мной делаешь, рыжая? – Не надейся, не твоего полета птица.

– Посмотрим.

Скулы каменеют. Кажется, все лицо сводит. Тит Волтумий, старший центурион, дергает щекой, откидывается к стене. Он обнажен, сидит, закрывшись одеялом по пояс. Голые ноги стоят на холодном полу. Постель под одеялом все еще хранит тепло ее тела. Когда-то она дарила это тепло и Эггину. Тит сжимает кулаки.

– Симпатичный, – говорит она, словно не замечая его гнева. – Кто это?

Молчание. Проклятое Тифоном молчание. Надо отвечать.

– Новый легат, – говорит Тит нехотя. «Мне сорок три года, – думает он. – А мной вертит какая-то… какая-то шлюха… стоп».

Рыжая поворачивается. Губы манят. Глаза подведены темной краской, размазавшейся от пота и поцелуев. Так она еще красивей.

– А ты не должен его поприветствовать?

– Я все еще в Ализоне, если помнишь, – говорит Тит. – И буду там до завтра. У меня раненые.

– Ты оставил раненых ради «волчицы»?

Она насмешливо улыбается. Боги, за что? Центурион ненавидит в этот момент ее губы и готов за них убить любого. Рыжая. Моя, моя.

Раненых… Его окатывает стыдом, горячим, как смола. Лицо пылает. Уши пылают.

– Да, – говорит старший центурион. – Да.

Он откидывает одеяло – резко. Встает. Где она? Находит свою одежду, начинает одеваться. Чувствует спиной, что она смотрит на него.

– Что ты делаешь? – говорит она, когда он затягивает поверх туники ремень с кинжалом. Рукоять больно бьет по его бедру.

Проклятье! Вспышка ярости на мгновение его ослепляет. «Да что со мной?!» – думает он. Комната вокруг сжимается и разжимается, словно желудок огромного животного. «И мы внутри».

– Ты напомнила мне о моем долге, – говорит Тит. – Отлично. Я говорю: спасибо. Мне нужно идти.

Рыжая подходит – медленно, как убийственная кошка. «Если она сейчас вырвет мне сердце из груди, я буду только рад, – думает центурион. – К Ахерону все. Мне нужны мои «мулы». Там я на своем месте. Там, а не здесь».

Комната лупанария довольно большая. У рыжей свои привилегии. Она вдруг оказывается рядом с ним, с медленной тягучей ленцой в движениях бедер – большая опасная кошка, – от ее близости у центуриона бежит озноб по спине. Затылок сводит.

Он застывает. Она проводит ладонями по его коротко стриженной макушке. Медленно, играючи. От бешеного приступа наслаждения Тит выгибает шею. «Я огромный и угловатый. Грубый. Что она во мне нашла? Зачем я ей нужен?»

Рыжая пригибается всем телом, поднимается на цыпочки – чтобы почти коснуться губами его правого уха и выдохнуть:

– Останься.

Мир взрывается. Огненно-красное. Темное. Блеск.

Тит мгновенно оборачивается – так быстро, что она не успевает среагировать. Миг – и он уже держит ее в объятиях, стискивает, под ладонью гладкая бархатистая кожа. Кажется, что грубая жесткая ладонь Тита тонет в этой мягкости и соблазне. У него сводит скулы, мышцы шеи сводит так, что болит все тело.

– Мой, – говорит рыжая тягуче и гортанно. Глаза ее темные и глубокие, как мрак подземного мира. Победно мерцают. – Мой.

За окном раздается тоскливый медный звук войсковой трубы.

Глава 10

Семнадцатый

В атриуме моей палатки – в том месте, где в обычном доме находится бассейн для дождевой воды, – возвышается небольшой стол из черного дерева. На нем полчаса назад был мой завтрак. А сейчас там стоит бронзовая ванночка для масла, рядом лежат на чистом полотне сверкающие бритвы, кусачки для ногтей, бронзовые ножницы и щипцы для завивки волос. Выглядит зловеще.

Я слышу бряканье металла. Толстый сицилиец, глава легионных цирюльников, любовно протирает инструменты. Словно собрался как минимум меня вскрывать. Для бальзамирования, ага.

Раб приносит и ставит на стол большую чашу с горячей водой. Над ней поднимается пар. Изгибается, плывет… Прохладно здесь с утра, в вашей Германии.

Я потираю ладонью подбородок и шею. Колется. Зарос легат. Горячая вода нужна, чтобы распарить кожу, – цирюльник опускает туда полотенца, которые приложит затем к моему лицу. А масло… Масло необходимо, чтобы на моем лице осталось немного кожи – после того, как по нему пройдется лезвие бритвы.

Масло. Иначе лезвие не скользит.

– Доброе утро, префект, – говорю я. – Как спалось?

Эггин оглядывается, словно никогда здесь не был.

– Легат, – резко кивает он.

55