Рим. Книга 1. Последний Легат - Страница 24

Атлантида – государство, которым правили сыновья Посейдона.

– …где Атлантида исчезает под бушующими волнами. Платон рассказывает, что некоторые атланты спаслись тогда, а именно – среди выживших оказались несколько сыновей Посейдона. Правители Атлантиды, что интересно. Спаслись – и, самое главное, вынесли знаки из орихалка.

Я киваю: правильный выбор, атланты. Орихалк – это небесный металл, который можно ковать раз в семь лет и который, что интересно, нельзя разрушить. В древности он ценился гораздо выше золота. Говорят, орихалк похож одновременно на застывшую ртуть и на серебро с медным отливом. Хотелось бы мне это

увидеть.

– Я не думаю, что Платон прав, – говорю я. Дождь почти перестает, мы проезжаем мимо колоннады – чей-то частный дом, по отделке – совершенно столичный. Колонны поддерживают фронтон. Мокрый мрамор блестит. – Он был все-таки не великим оптимистом. Помните, что он говорит? Сыновья Посейдона. Бывшие правители Атлантиды несут с собой разрушение, как смертельную болезнь.

При слове «болезнь» Арминий морщится.

– Возможно, они несут с собой знание. Я не слишком верю в людей, – говорю я. – Так что, возможно, опасно именно это знание, а не то, что Платон понимает под «разрушением». Когда мы говорим «онагр», мы же не виним в убийственной силе его стрелы и вола, из чьих жил свиты веревки, дающие онагру мощь?

– Хороший пример, легат, – говорит Арминий и улыбается.

И снова его лицо кажется мне знакомым. Странно.

Перед главной площадью Ализона мы прощаемся с Арминием. Ему дальше в казармы. К дворцу пропретора я еду один – если не считать Тарквиния, который сидит напротив. Старик кашляет, он простыл в пути. Иногда мне кажется, что старость – это такой способ надоесть всем, никому специально не надоедая. Почему нет? Август этим прекрасно пользуется…

Лестница ведет в приемную Вара, часовые – в шлемах с гребнями, парадных – застыли у входа.

Я поднимаюсь, чувствуя дорожную усталость. Рабыня у входа подносит чашу, предлагая омыть руки и лицо, что я с удовольствием делаю. Вода освежает. Она пахнет розами, в чаше плавают розовые лепестки. В трепещущей поверхности отражается мое изломанное лицо.

Пол атриума отделан разноцветной мозаикой, фрески на стенах изображают пир, который никогда не закончится.

– Пропретор? – говорю я.

В атриуме пусто, вечереет, светильники отбрасывают вытянутые тени. Вольноотпущенник в тунике, расшитой красно-синим орнаментом, появляется как из-под земли. Он почти лысый, нос круглый, выражение лица – серьезное и слегка плутовское, на груди – бронзовая табличка, гласящая, что Квинтилион является распорядителем дома.

– Легат, мой господин сейчас выйдет. – Квинтилион сдержанно нагл. – Не угодно ли вина?

– Угодно, – говорю я.

Вино льется в серебряную чашу, темно-красное, как кровь из вены, слегка пенится у краев. Вольноотпущенник процеживает вино через сито – опять же серебряное, добавляет воды, подает чашу мне. Забавно. У нее круглое дно – уловка хозяина, не желающего, чтобы гости мало пили. Пока не выпьешь вино до дна, чашу на стол не поставишь. Смешно.

Квинтилион бесстрастно ждет. Серебро прохладное под пальцами. Я подношу чашу к губам, делаю глоток. Запах фалернского – нет, не фалернского – какого-то другого, но очень похожего на него вина, кружит голову. Вино в меру прохладное и слегка

кислит.

– Я видел по дороге виноградники, – говорю я. Я их действительно их видел – около самой границей с Галлией, в долине Рения. – Здесь делают местное вино?

Квинтилион улыбается.

– Не очень хорошее. Варвары в основном предпочитают напиток, сваренный из забродившего зерна, – они называют его «пивом».

Напиток из зерна? Что-то подобное хлещет римская чернь. Я как-то пробовал – не слишком приятное пойло. Вернее сказать, омерзительное.

Чтобы смыть отвратительный привкус воспоминаний с языка, я делаю второй глоток. Хорошее вино. Почти фалернское, только чуть кислее, с легким привкусом меда и фруктов.

– Испанское, – говорит Квинтилион.

Я киваю. Где же пропретор? Ночь на дворе, а я еще не ужинал. В желудке – тонкая нить голода.

Германия. Я почти на месте. Но почему мне все вокруг кажется нереальным, словно меня здесь вообще нет?

Наконец я слышу шаги. Они мягкие, слегка даже шаркающие. Появляется Публий Квинтилий Вар. Мы знакомы еще по сенату – хотя, в сущности, никогда не были близкими друзьями. Вар старше и опытнее, я моложе. Сейчас я в дорожной одежде, а пропретор в белой тоге с широкой пурпурной полосой, словно только что вышел из здания сената. Он что, и дома ее носит?

– Гай Деметрий!

Он протягивает руки для объятий. У него крупное, слегка округлившееся лицо, капризная складка губ – и мягкость, которая словно проступает сквозь его черты. Но это мягкость скорее безволия, чем доброты.

Мы ритуально обнимаемся. Его объятия энергичны, как дохлая рыба.

– Легат, – говорит Квинтилий Вар. – Будьте как дома. Сочувствую вашей утрате.

Луций. «Смотри, Гай! Кузнечик». И ладонь открывается…

– Пропретор, – отвечаю. – Спасибо за ваше участие. Надеюсь приступить к своим обязанностям легата уже завтра.

Вар смеется.

– Молодость, молодость, – говорит пропретор. – Все торопятся жить. Похвально ваше стремление к службе, Гай Деметрий. Но к чему торопиться? Отдохните, привыкните, разберитесь, что у нас происходит. К слову, как дорога? Хорошо добрались?

Если не считать встречи с дезертирами-галлами, то прекрасно.

– Прекрасно, – говорю я. – Хочу, кстати, сообщить…

Я рассказываю о заслугах германца Арминия, который со своими всадниками выручил меня из засады разбойников. А также прошу представить к награде старшего центуриона Тита Волтумия, выполнившего свой долг честно и достойно. Пропретор рассеянно слушает, кивает, словно все это ему давно известно.