Рим. Книга 1. Последний Легат - Страница 12

Зато желать я научился. И обуздывать желания - тоже.

Завтра придет этот мальчик… как его? Где мой номенклатор, раб-напоминатель, когда он нужен? Все приходится делать самому. Даже жить. Мальчики мои, мальчики. Я оставлю свою власть Тиберию - уродцу с дурными манерами, лучшего не нашлось - нет, не нашлось, измельчали люди, нет уже тех, что вставали рядом с Цезарем. С Антонием. Со мной, наконец.

Гай его зовут, этого мальчика. Гай Деметрий Целест, сын Луция, брат Луция и Квинта.

Иногда приходится казнить своих врагов. А иногда приходится выбирать из своих друзей достаточно богатого и не слишком дорогого сердцу, чтобы назвать его врагом Рима, казнить и раздать имущество казненного остальным друзьям. Это замечательно повышает их верность. Просто замечательно.

И, сделав так один раз и другой, ты понимаешь, что вокруг тебя не осталось друзей. Одни шакалы. Псы. И ослы. Как их еще назвать?

А потом приходит сын казненного тобой друга и говорит: я хочу быть легатом. Легко и просто – и чувство вины пересиливает. Тебе одновременно хочется и убить его, и наградить чем-нибудь повесомее, потому что ты когда-то лишил мальчика и наследства, и родителей.

Возможно, это и называется справедливость. Я не знаю. Я давно забыл. Где мой раб-напоминатель, когда он так нужен?!

Сейчас я сижу в кресле и смотрю в ночной сад, одинокий, усталый и никому не нужный старик, переживший врагов и друзей, и пытаюсь вспомнить…

Справедливость - что это такое? Эй! - зову я в темноту террасы. Эй! Кто-нибудь помнит?…

* * *

Август шмыгает носом. Громко – так, что я вздрагиваю. Сопливый старый принцепс. Об этом весь город судачит: когда жарко, первый сенатор и Отец Народа страдает насморком, когда холодно – чем-то другим. Несмотря на храмы, посвященные Божественному Августу по всем провинциям, принцепс с легкостью напоминает, что он всего лишь человек.

– Пришел, значит, – говорит Август вместо приветствия. Божественное «шмыг» – и божественная сопля возвращается в божественные недра в глубине божественного носа. Август достает платок и сморкается. Я вижу багровые полосы на светлой ткани – кажется, что в платок принцепс высмаркивает свои божественные внутренности.

– Славься, Август! – Я поднимаю руку. Так приветствуют императоров и диктаторов. Логично, если учесть, что передо мной они все в одном лице.

Принцепс щурится. Бледное старческое лицо в пятнах старости.

– Ты упорен, Гай Деметрий Целест.

За стенами дома Августа на Палатинском холме шумит жизнь. Преторианцы стоят у входа, неподвижные, как статуи. Половина из них – германцы, светловолосые варвары. Все правильно. После кровавых десятилетий гражданской войны я бы тоже меньше всего доверял собственным соотечественникам.

– Зачем ты хотел встретиться со мной?

– Мой брат Луций…

– Мне не нравится иметь дело с твоими братьями, – говорит Август сварливо.

От него идет легкий запах разложения и лечебных мазей.

Можно подумать, мне нравится. Один оболтус, другой вообще умер… и как тут быть дальше?

– Мне тоже… особенно когда один из них умирает.

– Сочувствую твоему горю, сенатор, – говорит принцепс другим тоном. – Кстати, ты же недавно стал им? Позволь тебя поздравить.

– Спасибо, Август.

Вообще-то я стал сенатором полгода назад, но в возрасте принцепса такие сроки считаются «буквально вчера».

– Чего ты хочешь? – говорит Август.

– Отправьте меня в Германию, принцепс.

– Зачем? – Седые брови Августа едва заметно поднимаются: удивление. Морщины на лбу. Старческие глаза изучают меня. – Что там хорошего, в этой Германии? Варвары и коровы, коровы и варвары. Что ты там забыл, Гай Деметрий? А? Что тебе Германия?

– Я хочу быть легатом. Хочу разобраться, кто виноват в смерти Луция.

– Зачем? – Он поднимает седые брови.

– Не так уж часто у меня умирают братья.

Удар в больное место. Августу не повезло с близкими. Его сыновья, на которых он возлагал надежды, умерли, дочь – распутница, внучка – тоже. А он сам – трясущийся старик, проживший на свете семьдесят два года… и, видимо, собирающийся прожить еще столько же.

Кто останется после него? Тиберий, нелюбимый племянник. И Германик – нелюбимый племянник нелюбимого племянника. Родные сыновья Августа не дожили до сегодняшнего дня. А единственного внука он сослал на отдаленный греческий остров. И придет время, того придушит какой-нибудь честолюбивый центурион… Так часто бывает.

Так кому оставить империю? Хороший вопрос. Поразительно хороший.

Некоторое время Август стоит без движения, размышляет.

– Годичная служба в качестве младшего трибуна в Мавританском легионе. Это весь твой военный опыт?

– Да, принцепс.

Говорят, Август знает и помнит все. Теперь он не даст мне назначения. Хотя… есть еще воля богов.

Август молчит. Старческие глаза слезятся.

– Ты хоть понимаешь, во что ввязываешься? Тебе будет трудно, – говорит он. – Тебя будут ненавидеть за твое положение, за мою доброту к тебе и презирать за твою неопытность. Ты собираешься положить голову в пасть льву и надеешься, что будешь хорошо при этом выглядеть.

– Я надеюсь, что льва хорошо перед этим покормили.

Дерзость. Август кривит губы. Темные старческие пятна идут по его лбу, щекам; на нижней губе – смазанная желтой мазью язвочка. Я не могу оторвать от нее глаз. Возможно, принцепс просто выжил из ума, думаю я. Со стариками это бывает… А со стариками, полвека держащими власть в Риме, тем более.